Жанна д'Арк из рода Валуа. Книга третья - Страница 127

127

Ла Тремуй запнулся, но по глазам де Флави было видно – он понял.

– Я уверен, вы не подведёте, – закончил министр.

Мадам Иоланда тяготилась приёмом.

Только что, выполняя волю короля, герцогиня наговорила кучу нелепиц о Жанне этому Монстреле. Хотя, он хитрый, всему не поверил, но напишет, как надо. Напишет, потому что понял – ждут только этого: лжи, замешанной на тонком слое правды, чтобы так и не так, вроде бы похоже, вроде бы совсем, как было, но странно, противоречиво и путано. Наверное думает, что французскому двору угодно таким образом воссоздать в летописи подлинное чудо… Да и пусть думает.

Сама герцогиня весь последний месяц старательно уничтожала всё, что могло связать её и Жанну. Огромное, писавшееся несколько дней, письмо было отправлено отцу Мигелю, пара десятков писем разослано от Барруа до Италии. Во Фьербуа и Вокулёр отправлены люди, получившие от мадам инструкции наедине и при закрытых дверях. Особый гонец с коротким письмом, более касающимся государственных дел, был послан к Ришемону с поручением тайно передать другое, более длинное письмо мессиру Дю Шастель. Но вся эта деятельность заметно отличалась от прежней. Что-то лихорадочное, нервное сквозило сквозь отдаваемые приказы, придирки к фрейлинам и прочим слугам и, наконец, даже сквозь молчание, когда герцогиня надолго застывала перед высокими окнами замка и смотрела куда-то вдаль пустым, отсутствующим взглядом…

Она пыталась собраться. Она ещё надеялась.

Судьба Жанны мадам Иоланду больше не волновала. Лишь однажды всесильная герцогиня почувствовала укол совести, когда, попросив аудиенции, девушка пришла напомнить о данном когда-то обещании: «Скажите же, наконец, кем я была рождена?». Но даже этот укол вызвала не столько совесть, сколько досада на то, как несвоевременно всё происходит. Менее всего требовалось сейчас сообщать о происхождении Жанны кому-либо ещё, а уж ей самой – в последнюю очередь.

– Ты дитя Божье, – твёрдо сказала мадам Иоланда. – Этого желает король, и пусть так и будет.

Другая, как казалось, более высокая цель занимала сейчас все её мысли.

Шарль не захотел слушать о Клод – это его право. Но если девушка послана Господом, она должна совершить предначертанное. Поэтому, с такой готовностью уничтожала мадам Иоланда все связи с Жанной. Как бы ни был труслив Шарль, он дал слово обращаться с Девой Франции достойно, и герцогиня не сомневалась – король своё слово сдержит. А вот Клод… Для неё следовало создать все условия – усыпить бдительность недругов и ретивость друзей, оставить в покое, под защитой де Ре и не вмешиваться, не вмешиваться, не вмешиваться больше ни во что! Своё дело мадам Иоланда сделала. И пророчество слепого Телло, в который уже раз, обрело для неё новое толкование.

Две реки… Две реки текут возле неё, давно уже по собственной воле, предоставляя выбор: дать им и дальше самим прокладывать русло, или вмешиваться вслепую наперекор, полагаясь только на собственные тревожные предчувствия?

А предчувствия были.

Объяснить их мадам Иоланда не могла. Успокоить тоже. Но и отдаваться им не желала. Её деятельной натуре требовалось хоть какое-то действие, и единственное, что вдохновляло в последние дни, было желание наказать тех, кто пытался ей мешать. Включая сюда и короля, легко предавшего и её многолетнее воспитание, и преданность, и заботу. Давний страх ничтожного мальчика так и не выветрился из мужчины, получившего власть, а этого мадам Иоланда простить не могла.

Как сквозь увеличительное стекло смотрела она теперь на Шарля, и мозг герцогини лихорадочно соображал…

Катрин де Ла Тремуй в очередной раз громко рассмеялась.

Её супруг обводил зал взглядом, от которого старались спрятаться. И только герцогиня Анжуйская, опустив веер и демонстрируя показное равнодушие, свои глаза не отвела, но стиснула ладони так, чтобы стало больно.

– О Боже, у вас кровь, мадам! – всполошилась дама де Прейль.

– Это от веера. Видите, ручка сломалась…

– Вам нужно немедленно уйти!

Вот теперь можно расслабить лицо. Теперь напряженную безразличную маску на нём может сменить так долго сдерживаемое страдание, и оно не вызовет злорадство Ла Тремуя, потому что будет сейчас вполне объяснимо.

Мадам Иоланда устало оперлась на руку де Прейль.

– Вы правы, уйдём, здесь очень душно.

Она поискала глазами короля.

– Его величество беспокоить прощанием не будем.

В жёлтом мареве светильников было видно как глубоко утонула рука короля в складках платья мадам Катрин.

Откуда-то подскочил Филипп де Руа.

– Могу я проводить вашу светлость?

Мадам Иоланда его едва заметила. Мелькнувшая только что мысль, заставила поискать глазами Рене, который присутствовал на приёме, мрачный и погружённый в свои мысли настолько, что даже матери поклонился издалека. Однако теперь его нигде не было видно, и мадам Иоланда, озабоченно озираясь, прошла мимо Филиппа.

– Какое утомительное празднество, – сказала она даме де Прейль, когда обе очутились в холодном тёмном коридоре.

Два пажа факелами освещали дорогу, распугивая уединившихся по углам распутников, и герцогиня вдруг тихо рассмеялась.

– Безумие… Двор копирует своего короля, а король стал истинным Валуа…

Из-за угла выскочила, закрываясь от света молоденькая фрейлина королевы. Следом за ней, оправляя штаны, вышел и степенно поклонился дворянин из свиты короля.

– А скажите, де Прейль, – задумчиво проговорила мадам Иоланда, – та девушка… Помните? Сорель, кажется… Аньез. Она ведь была фрейлиной?

127