Жанна д'Арк из рода Валуа. Книга третья - Страница 134

134

И снова он удрал в Нормандию. В свой вожделенный, но не отвечающий взаимностью Руан, где прожил до августа в скромном доме канонника, приютившего Кошона из христианского милосердия.

Положение беженца и само по себе не самое приятное. Но, когда вокруг почти не найти сочувственного взгляда, беженец начинает ощущать полную затравленность. Из окна канонникова дома была видна короткая улочка, по которой изо дня в день проходили одни и те же люди и проезжала одна и та же телега. Чумазые дети своими играми немного разбавляли однообразие унылых дней, но Кошон детей не любил. Его раздражали крики, которые внезапно могли раздаться прямо под его окном в тот самый момент, когда он особенно глубоко погружался в свои мысли. А думал Кошон много. Много и мучительно, потому что всякую связную мысль, формирующуюся у него в голове, смешивала и размазывала появившаяся недавно ненависть.

Епископ уже к исходу первого месяца своей эмиграции тихо возненавидел всех. И французского короля, надевшего таки корону на свою голову, и его военачальников, побеждающих нелепо, потому что в действительности воевать они не умели, и Филиппа Бургундского, который вдруг стал таким миролюбивым и покладистым… Но более всего Кошон возненавидел Жанну, до сих пор представлявшуюся ему неким абстрактным именем на бумагах.

«Как она может побеждать? Она же болванка! Кукла, ряженая в фальшивые святые одежды! Как могут Филипп и Бэдфорд с ней считаться?..».

Однако, запоздалые рассказы, принесённые из-под стен Орлеана, говорили об ином. Уже то, что девушка, вроде ничего из себя не представляющая, одна выехала перед армиями, разгоряченными кровавым сражением накануне, сбивало с толку. Но то, что английская армия, имевшая явные преимущества, развернулась и ушла – это вызывало, пожалуй, настоящий суеверный ужас. Кошон едва ему не поддался. И только привычка всё и всегда просчитывать с цинизмом делового человека позволила избежать полной потери рассудка.

А потом пришло горестное известие о том, что французский король присвоил себе все доходы бовесского епископата. И слухи эти, вопреки всякой логике, или наоборот, по логике людей определённого склада, заставили, наконец, Кошона вынырнуть из бесплодной ненависти и начать бурную деятельность по защите и прояснению перспектив не только собственной жизни, но и карьеры. Прыти ему подбавила дерзкая попытка барона д'Иври, который вместе с Жаном Фуко, пытался захватить Руан. К счастью, неудачно. Но даже попытки хватило, чтобы мозг епископа заработал, как в прежние годы.

Люди, тяжело и болезненно расстающиеся с деньгами, добыча которых составляла смысл всего их существования, как правило мобилизуют любые последние силы, лишь бы не остаться без привычного ощущения оберегающего всегда и во всём богатства. Как хищник, которому легче умереть, чем оказаться связанным, Кошон забарахтался, разрывая оцепенение, и призвал на помощь то последнее, что у него осталось – информацию!

Словно ответственный казначей, отщёлкивал он в уме сведения, из которых можно было бы свить для себя спасательный канат.

И нащёлкал! И свил!

Любой разумный карьерист хороший психолог. Ещё зимой, встречая Бедфорда в Кале, епископ обратил внимание на несколько туманных фраз, сердитого герцога, смысл которых сводился к одному: регенту было бы гораздо легче добиваться своего от парламента, имей он возможность заполучить малолетнего короля под непосредственную опеку! А тут и услужливая память с улыбкой поднесла воспоминание о последней встрече с Бэдфордом, когда тот, прочитав парламентское письмо из Лондона, вышел из себя настолько, что забылся и выругался прямо при Кошоне: «Чёртовы ублюдки, поучать меня вздумали! Облепили короля, как мухи!..». И, потрясая письмом перед носом епископа, почти крикнул: «Будь маленький Гарри здесь, у меня под боком, я бы стал всемогущим и думать про них забыл!».

Что ж, прикинул Кошон, герцог-регент сейчас единственный, кто в состоянии вернуть ему и положение, и деньги, поэтому… поэтому…

И он побежал к каноннику просить бумагу и чернила.

Как раз в это же время в Нормандию прибыл старый знакомец и покровитель Кошона кардинал Винчестерский, который привёл с собой небольшую армию для обороны Парижа. И епископ, радуясь, что всё можно провернуть окольными путями, (что для человека дальновидного всегда удобнее, чем грубо, в лоб), буквально завалил кардинала письмами.

Сначала письма эти содержали только отчаянные просьбы оказать помощь разоряемому диоцезу епископа Бовесского. Но когда стали приходить ответы – то вежливые отписки, то сетования по поводу горестной судьбы епископа с непременным пожеланием не отчаиваться, Кошон понял, что во-первых, пора приступать к главному, а во-вторых, окончательно стало ясно – просто так ему, увы, не помогут.

Да он и не ждал особенно. Вся эта писанина преследовала только одну цель – разузнать, насколько сильно единомыслие между кардиналом и регентом. И, когда всё стало ясно, Кошон начал не просить, а предлагать. Благо и повод хороший подвернулся – перемирие, заключённое Филиппом с французами.

«Не думает ли ваше преосвященство, что время ложных пророков уже прошло? – писал епископ Винчестеру в очередном письме. – В храм политики вступают менялы, что и доказал нам герцог Бургундский, весьма дальновидно заключивший перемирие с Вьенским дофином. Милорд регент вправе гневаться на этот договор, ибо, с одной стороны, он как бы узаконил права дофина на французский престол. Но есть и другая сторона, указать на которую моя святая обязанность. Дофин так боится всего, что может ущемить его в правах, что будет достаточно лишь намёка на нежелательное присутствие при нём девицы весьма сомнительной, чтобы заставить его слушать! В конце концов, кто такая эта Дева? Еретичка, если не сказать страшнее! Факт вопиющий, но достаточный для торга с этим новоявленным королём. Пусть он согласится выдать ведьму, и герцог Филипп, в обмен, тут же может обещать признание его прав. Хоть частично, хоть полностью – это уже не важно. Это ничего не будет стоить Англии, потому что, как только ведьма окажется в наших руках, можно считать, что и дни самого самозваного короля сочтены! Ничто так не поставит под сомнение правомочность прошедшей коронации, как процесс над еретичкой, именующей себя Божьей посланницей. Суд, который докажет, что победы были добыты колдовством, а вера обольщением. Вселенский суд с обязательным присутствием папского посланника и английского короля – невинного ребёнка, чей отец воистину был осенён Божьей милостью! Как служитель церкви и глава диоцеза, к которому относится деревня этой еретички, я готов возглавить таковой процесс со всей силой своих убеждений и во славу Господа! И готов нижайше просить английский парламент позволить его величеству приехать сюда…»

134