Жанна д'Арк из рода Валуа. Книга третья - Страница 161

161

Или, вернее, не столько допрашивал, сколько расспрашивал. И делал это достаточно тонко, чтобы, не пугая и не грозя, заставить девушку раскрыть себя, как можно более полно. Филипп приказал своему канцлеру провести эту беседу с глазу на глаз именно здесь, в зале главной башни, где, по словам Люксембургского бастарда, за стеной против камина, находилась известная очень и очень немногим тайная галерея, проложенная очень искусно и соединявшаяся с залом неприметной дверцей, не деревянной, как другие, а каменной, управлявшейся рычагом. Отсюда герцог слушал и наблюдал, невидимый для девушки. Отсюда же мог подавать сигналы де Ролену, который, после каждой серии вопросов и ответов на какую-то конкретную тему, бросал короткие взгляды на потайное окошко и, если герцог утвердительно кивал, переводил разговор на другое. Если же Филипп поднимал палец, де Ролен продолжал развивать затронутую тему до тех пор, пока не замечал кивок.

Сам бастард при беседе не присутствовал. Герцогу объяснил, что не желает мешать его светлости, но Филипп подозревал, что Люксембургу, после того, как он стал полноправным владельцем такого ценного пленника, как Жанна, стало просто безразлично всё, что не касалось суммы выкупа. А про выкуп речь пока не шла, потому что Филипп не велел торопиться. Таким козырем, как Жанна нельзя бросаться бездумно, сколько бы договорённостей ни существовало. Тем более, что к козырю прилагалась карта-прикрышка, которую тоже неплохо было бы рассмотреть повнимательней и сразу, пока из Парижа не начали требовать по договорённостям…

Результат разговора с Жанной Филиппу понравился. Девица отвечала умно, просто, без глупой экзальтации, которой герцог боялся, да и держалась вполне достойно – без придворного высокомерия, которое от неё можно было бы ждать, будь она деревенщиной, почуявшей себя знатью, но и без раболепства, так свойственного всем этим выскочкам из низов. Пожалуй, Филипп был даже удивлён её разумностью. И, если и испытывал раньше какие-то сомнения относительно происхождения девицы, то теперь они полностью развеялись.

Королевская кровь, несомненно!

И от этой мысли… не гордость, нет! Скорее, удовлетворение, более глубокое, чем простая мысль об избранности затопило герцога, наполняя душу каким-то особым покоем. Да, да, королевская кровь… Драгоценный рубин среди деревянных зёрен. Поэтому, едва Жанну увели, а де Ролен стал готовиться к разговору с той, другой, герцог Филипп отошёл к наружному окну и, наверное впервые в жизни вот так, с восторгом, смотрел на рассвет над миром, ощущая себя причастным к его творению.

«Интересно, бывало ли так же с моим отцом? Или тёзкой-дедом? Или они просто правили из-за спины безумного короля, и тем были довольны? А Бэдфорд?.. Что чувствует он, глядя из окна Лувра на Париж, который его и не его? Сестра Анна говорит, что жажда власти в её супруге, как болезнь. Но она может не понимать, не видеть. То, что я сам сейчас чувствую, никому не расскажешь. Да и надо ли? Главное – это понимать самому. И знать, что прав во всём, потому что все свои ПРАВА получил с кровью!»

Герцог услышал голоса в зале и поспешил к тайному окну.

Девушку как раз только что ввели. Как там её? Клод, кажется? Что ж, они с Жанной, пожалуй, даже похожи. Но только на первый взгляд, не более. Осанка и поступь уже не те, уверенности во взгляде куда меньше, хотя тоже не робеет, и это хорошо. Герцог не хотел обмануться. Об этой второй девице ему сообщали и Ла Тремуй, и Шарль, но самый большой интерес к ней возник совсем недавно, уже после пленения.

Филипп смотрел, как девушка садится перед де Роленом на грубый табурет, который принесли сюда специально для неё, и мысленно вспоминал обрывочные строки из довольно сумбурного письма, которое доставили ему, кажется, в начале апреля. «Возможно, это и есть подлинное чудо… Дева Лотарингии – та самая… Не подмена, но второе пришествие… возможность покаяться всем нам…».

Тогда герцог решил, что письмо написал сумасшедший. И, кстати, имя написавшего вспомнил не сразу. То есть, знакомо-то оно было, да и сам автор письма с первых же строк напоминал, что «был представлен». Но кем и когда не уточнил. Филипп до сих пор не мог взять в толк, как удалось ему связать имя «де Вийо» с тем неприятным господином, который когда-то был привезён Кошоном от Ла Тремуя в знак особого расположения. «Я ценная информация», – сказал тогда этот де Вийо. Что ж, судя по всему, он изо всех сил старался оправдать свои же слова. В письме к герцогу, доказывая, что именно эта Клод и есть настоящая Дева из пророчества, приводил массу собственных умозаключений, основанных на пристальном наблюдении, как за герцогиней Анжуйской с её сыночком Рене, так и за господином Ла Тремуем… Умозаключения убедительные весьма, хотя и высказанные слишком уж пылко для такого господина, как де Вийо. Но даже это не тронуло бы Филиппа, не расскажи ему совсем недавно Люксембургский бастард о том, как этот самый де Вийо выдал Клод, когда её приказали повесить, и тут же был убит солдатом, который до сих пор стоял среди других пленных тихо и смирно. Причём, убит со словами «Предатель, предатель!». Вот это уже чрезвычайно заинтересовало герцога.

Что за порыв? Самопожертвование, или… что?! Кто был тот другой солдат? И почему он кричал «предатель»? Ведь де Вийо, фактически, девицу спас! Или тот, другой, который де Вийо убил, тоже знал об этой Клод, тоже в неё верил и считал, что Господь спас бы её и так? А может, он решил, что плен для Клод будет страшнее смерти? Или имел указания ни в коем случае девицу не раскрывать?

Как бы ни было, теперь не узнаешь. Но разобраться хочется!

161