О да! Он способен был оценить дела подобного размаха!
Письмо и свидетельства, судя по всему, были заготовлены ещё зимой. А это могло означать только то, что Ла Тремуй не обманул, и французский король действительно хотел избавиться от Жанны и сейчас спасать её, скорей всего, не будет. Но, прекрасно понимая какого рода процесс собираются над ней учинить, подготовился основательно. Любую из этих бумаг, при желании, можно было трактовать и, как борьбу с ересью во имя единой католической Церкви, и прямо противоположно – как превышение полномочий, с той же самой ересью граничащее. То есть, по сути, архиепископ, которого власть французского короля более чем устраивала, давал сейчас понять Кошону, что процесс над Жанной состоится только в том случае, если обвинения в колдовстве не поставят под сомнение коронацию Шарля Валуа. Иначе французская сторона подаст апелляцию папе с предоставлением всех этих свидетельств, которые охотно и весомо поддержат и чешский король, и австрийский эрцгерцог, и получится так, что Кошон всеми силами хочет отправить на костёр ярую защитницу истинной веры.
Архиепископ закончил читать и даже не посмотрел на Кошона, в сообразительности которого не сомневался. Просто передал листок секретарю и жестом его отпустил, пронаблюдав, как почтительно, почти ласково, секретарь извлёк письмо к гуситам из руки епископа и исчез за дверью.
Кошон прочистил горло.
– Впечатляет, – промямлил он без особого энтузиазма.
Призрак доходной должности, способной компенсировать потерю Бове, медленно таял в туманной теперь перспективе.
– После подобных свидетельств вашему королю просто необходимо выкупать свою Деву любой ценой.
– А вашему регенту наказать её за ересь с бОльшими основаниями.
Оба прелата посмотрели друг на друга уже без показного благочестия.
– Давайте начистоту, – предложил де Шартр. – Мы прекрасно понимаем, насколько важно его сиятельству герцогу Бэдфордскому казнить Деву Франции, как ведьму. С одной стороны, это решило бы и многие наши проблемы. Говоря «наши» я имею в виду, конечно же, французскую церковь, которая больше потеряет, чем приобретёт, останься Жанна популярной, как прежде. Своей простотой и подчеркнутым принятием одной только Божьей воли, она многих может ввести в опасное заблуждение. Этак каждый решит, что повиновение королю и отцам Церкви – дело второстепенное. А там и до открытого бунта рукой подать! Явится такой вот новый Гус, и всё… Но казнь на условиях, нужных Бэдфорду, создаст другие проблемы, уже французскому государству, а меня, дорогой Кошон, как и многих, более достойных людей, нынешний король полностью устраивает. Поэтому, давайте прямо сейчас договоримся – обвиняйте Жанну в чём угодно и как угодно, лишь бы это не бросало тень на правомочность коронации. В противном случае, наш король выкупит девушку сам и заключит новый мирный договор с Бургундией, за что ваш король и, самое главное, парламент, как вы понимаете, регента по головке не погладят.
Кошон хмыкнул.
– Что вы подразумеваете под словом «договоримся»? – спросил он.
Его так любезно «прижали к стене», что изображать обиду или полное непонимание было просто невежливо. Де Шартр мог бы поступить куда жестче и сразу предъявить ультиматум, а не предлагать договариваться. Но он не мог не понимать, что прямо сейчас договориться не получится и, возможно, любезное предложение это всего лишь мягкая форма ультиматума, потому что, как ни крути, а условия здесь ставит французская сторона. И Кошон, которому теперь нужно возвращаться и передавать этот разговор Бэдфорду, вынужден будет просто поставить герцога перед фактом, что главной цели они уже не добьются.
Де Шартр с пониманием кивнул.
– Я хочу получить от вас гарантии, Кошон, в том, что моя откровенность не будет впоследствии использована во зло. А также в том, что моя доверчивость, – он выдержал многозначительную паузу, – в том случае, если вы сейчас такое слово дадите, – снова пауза, чтобы собеседник лучше усвоил, – не будет впоследствии обманута. Впрочем, ваше, известное всем здравомыслие, сводит этот договор к простой формальности, ведь так?
– Регент тоже потребует от меня гарантий, – пробормотал Кошон.
– Конечно, – кивнул архиепископ. – И мы со своей стороны можем обещать, что Жанну не выкупят до тех пор, пока концепция будущего процесса не будет вами окончательно определена. А дальше – по обстоятельствам.
Кошон уныло развёл руками. Ответить отказом он не мог, и это было ясно им обоим. Но, Боже мой, как же всё осложнилось! Снова перекраивать процесс, который казался таким упоительно лёгким, триумфальным! Перекраивать, теперь уже с учётом того, что земли, захваченные этим, якобы королём, Шарлем придётся ему оставить. Правда, может быть, не все и не в полное владение… может быть, даже частично, как регентство… Хотя, нет. Это ИХ не устроит. Но, чтобы новоявленный королёк хотя бы не зарился на большее и смог сохранить во владении как можно меньше, его обязательно надо ограничить результатами суда о колдовстве, с помощью которого он получил свою шаткую корону! И сделать это тонко, чтобы английскому парламенту заметно было, а этому дьяволу архиепископу нет! И это самое сложное, поскольку обмануть его почти невозможно… Но, может быть, он сам пожелает обмануться, если минимально затрагивать на процессе, скажем, Реймс и всю Шампань?
– Однако, не забывайте, – снова привлёк внимание Кошона де Шартр, – долгое решение проблемы чревато появлением проблем новых. Недовольства среди горожан, волнения в деревнях… Мы же не можем прямо сейчас, активно, внушать своим прихожанам, что Дева Франции еретичка! Да и мне, сказать по правде, совсем не хочется в один прекрасный день бежать с насиженного места, бросив всё, что дорого моей душе и памяти. Уж в чём, в чём, а в этом вы должны меня понять.