– Вы поймите, – уняв, наконец, кашель продолжил Кошон, старательно сворачивая платок и пряча его обратно в рукав, лишь бы не встречаться взглядом с герцогом, – с этой второй, как там её? Клод? Да… Так вот, с ней всё очень не ясно. Будь она нужна всего лишь замены ради, я бы и беспокоить вас не стал. В любой тюрьме можно найти девицу, куда более достойную казни, чем эта Клод. Но, судя по всему, она была очень важна для всей этой аферы герцогини Анжуйской, и мы опасаемся, что, выкупив одну Жанну, оставим в руках противника хвост той гидры, которая в состоянии отрастить новую голову.
Кошон отважился робко взглянуть на Филиппа и, как на каменную стену, наткнулся на ответный взгляд.
– Я могу дать слово, что вторая девица не покинет своей тюрьмы ни под каким видом, – сказал герцог тоном человека, завершившего разговор.
Но Кошона этот ответ не устраивал.
– Мы бы желали разобраться, что она из себя представляет, – настаивал он, быстро прикинув, что гнев Бэдфорда сейчас для него куда губительнее гнева Филиппа. – Вы ведь хорошо знаете, как изощрён бывает ум Анжуйской герцогини. Возможно, само существование этой таинственной девицы уже является угрозой бОльшей, нежели появление, якобы Божьей посланницы, способной всего лишь вести за собой солдат!
– Ваш ум, как я вижу, не менее изощрён, – без тени улыбки заметил Филипп. – Я тоже хочу разобраться, что представляет из себя эта девушка. И готов предоставить вам возможность допрашивать её, но на моей территории. Думаю, это наилучшее решение вопроса, который мы на этом и закроем.
– Наверное, да, раз вы так говорите, – пробормотал недовольный Кошон. – Но, боюсь, герцог Бэдфордский посчитает иначе. Он злой сейчас. Ему и без того всюду мерещятся обманы и заговоры. Процесс ещё не начался, а его основная цель уже стала недосягаемой, и теперь всё, что идёт не так, как угодно милорду, вызывает в нём раздражение, последствия которого предсказать сложно. К примеру, ваше нежелание выдать нам эту девицу может трансформироваться в новую идею о том, скажем, что колдовство, посредством которого девица Жанна одерживала свои победы, исходило от этой Клод. И, что свою колдовскую силу она применила и к вам, ваша светлость…
Филипп резко встал, чем заставил епископа замолчать.
– Не пытайтесь запугать меня, – сказал с той же надменностью и неприязнью, которые испытывал к Кошону в бытность его простым порученцем по личным делам Жана Бесстрашного. – Мы завершим этот разговор завтра, когда я дам вам возможность самому поговорить с Клод. Как служитель церкви, вы, может быть, сразу всё о ней поймёте…
– Возможно, что и пойму.
Кошон, обиженный тоном герцога, подумал, что так, может, ещё и лучше. Чем ломать копья из-за девчонки, которую толком никто не видел, проще поговорить с ней и всё! Вдруг окажется пустышкой…
Однако, уже спустя сутки епископ возвращался в Париж с твёрдой убеждённостью, что Клод следует заполучить, как можно скорее, чтобы надёжно спрятать на время процесса, а потом, под видом Жанны, уничтожить!
Не зря! Ох, не зря он испытывал беспокойство на её счёт!
Девица с первого взгляда не понравилась Кошону. Ни тем, как сама посмотрела на него, ни разумными ответами на вопросы, ни тем, что откровенно замкнулась на середине разговора и замолчала с таким видом, словно внезапно почувствовала себя больной. А ведь Кошон старался быть с ней ласковым! Но хуже всего – это ужасное неудобство, которое епископ ощутил, едва остался наедине с девицей! Как будто его уличили в чем-то постыдном и сделали это прилюдно!
Однажды Кошон уже испытывал нечто подобное. Во сне. Тогда ему привиделось, что он произносит крайне прочувствованную проповедь, которую слушают сразу несколько королей и сам папа. И, произнося слова, Кошон словно взлетает к высокому своду этого нового парижского собора, который высился на Сите на месте старой базилики Святого Стефана. Свет, струящийся со всех сторон, был нежен и приятен, а всеобщее внимание граничило с поклонением. Как вдруг двери собора распахнулись. Это было сродни небесному грому, который перекрыл какие-то самые главные слова Кошона. Но звук перестал что-либо значить, когда на пороге собора он увидел стоящих рука об руку Реми Кошона и Роз Гибур – своих отца и мать. За их спинами лил дождь из красного вина, и кто-то в соборе визгливо закричал: «Свинья! Смотрите, это же свинья!!!». И все лица, только что повёрнутые к Кошону с благоговением, вдруг исказились, а нежный свет, как будто вобрав в себя отблески кроваво-красного дождя, стал похож на тревожное зарево. Винные потоки, перехлестнув через порог, начали затапливать собор. Люди, что были в церкви, запаниковали, закричали: «Свинья, свинья!» и принялись исчезать за потоками дождя, который лил уже в церкви, а Кошон не мог даже протестовать, потому что лишился вдруг дара речи. «Сделай оборот, Пьер!» – закричала ему мать. Кошон видел, что она вот-вот скроется в набирающем силу потоке, и знал, что может её спасти, но вместо этого стал отчаянно дёргаться, чтобы повернуться…
Нет! Он не любил даже в собственных мыслях вспоминать тот сон, как раз из-за безумного, мучительного, неудобного чувства, то ли стыда, то ли сожаления, то ли потери… Ничего подобного никогда не приходило к нему наяву, и он был уверен, что и не придёт, поскольку одно лишь сверхъестественное могло заставить его так чувствовать. Но вот он стоит перед простой деревенской девчонкой и чувствует ещё хуже!
Сверхъестественное?
Ничуть не бывало! Разве что колдовство… Но Кошон не верит даже в него! Девчонка странная – этого не отнять, однако он видел много странных людей и знает, что их странность порождается чрезмерным скудоумием, которое ни на что не годно. Эту же девицу скудоумной не назовёшь… Пожалуй, она могла бы показаться даже умной, если закрыть глаза на некоторую наивность её суждений. Но, вместе с тем, а может быть именно этим, она и опасна!