Жанна д'Арк из рода Валуа. Книга третья - Страница 47

– Почему ты молчишь? – спросил барон, не узнавая собственного голоса

– Я тоже не люблю знать больше, чем нужно, – еле слышно ответила девушка. – Тоже не люблю узнавать от кого-то о том, что можно познать самой – это только мешает. Вы что-то узнали о Жанне, и это заслонило уже известное о ней. Но она никогда не поступит бесчестно! И иметь больше, чем у неё есть, тоже не захочет. Все мы имеем жизнь, куда уж больше… Дарить её своим детям более достойно, чем бесконечно воевать – так мне кажется. И неважно, посланницей Божьей ты являешься, или помазанницей, или просто девушкой… Я видела, что делает с людьми война. Думаю, отцы семейств, чьи дома пожгли, а детей убили, с радостью вернули бы то, что они имели и большего уже не желали…. Жители нашей деревни возвращались в разорённые дома после набегов, плакали над убитыми с самым горьким отчаянием, хоронили, скорбели, но, вздыхая, оправдывали всё войной, как будто весь этот ужас был частью их жизни, как зима или лето. Им, видно, тоже сказали, что война необходима… Но вот появляется Жанна. Невероятная, как чудо – вы сами это сказали. Девушка, не желающая ничего, кроме жизни, которую никакая необходимость не имеет права отнять! Неужели вы думаете, что пришла она только за тем, чтобы присвоить себе чужую власть и просто повернуть войну в другую сторону..? Вы говорите, что людей не изменить. Может, и правда, об этом я судить не могу. Но, может быть, люди никогда и не пытались поменяться?.. Они говорят всё время «Божий замысел не постичь», и тут же толкуют всё с ними происходящее, как кому удобно. А весь замысел – вот он, на виду! Он заложен в каждом с самого рождения и виден в наших умениях и желаниях, пока никто другой не начинает навязывать свою волю… Вы говорите, что дофин не воин. Но, может, именно такой государь сейчас и нужен?! И не герой-полководец, а только Жанна – девушка, не желающая иметь больше, чем у неё есть, должна привести его к трону?! Да, он не хотел этого похода, боялся новой крови, но Жанна знала, что идти необходимо, и то, что до сих пор не произошло ни одного сражения, самое верное доказательство её правоты! Она вершит, что должна, не больше. А дофин… – он тоже выполняет своё предназначение так, как чувствует его…

Клод подтянула колени к подбородку и обхватила себя руками, словно хотела согреться, несмотря на жару.

Или защититься? Отгородиться ото всех?

Де Ре вообще вдруг показалось, что говорит она не с ним, а с кем-то внутри себя – слабым и ей совсем не нужным, мешающим, но кого ещё можно было, если и не заставить исчезнуть, то, хотя бы, переубедить.

– Все желают мирной жизни. И все воюют, чтобы её достичь… – говорила девушка. – Не знаю, почему переговоры считаются бесчестьем, а уничтожение целой армии, состоящей из живых людей, покрывает их уничтожителя вечной славой, но очень хочу думать, что Божий замысел в отношении Жанны, как раз в том и состоит, чтобы показать истинный смысл и величия, и позора. Да и понять, наконец, что действительно ценно…

Девушка легко вздохнула и теперь уже обратилась к барону.

– Вы думаете, что родители Жанны могли быть людьми королевской крови? Не отвечайте, если не можете, но подумайте и признайтесь честно сами себе – так ли уж это важно для неё? Да и для вас тоже, если, конечно, вы хотите остановить эту войну? Помогите Жанне короновать дофина и предоставьте самой решать, что делать дальше. Всё получится хорошо и правильно, если не вмешиваться в ход вещей с ненужными знаниями… Но, если вы, на самом деле, хотите большего, как говорили… – она запнулась. – Не хочу в это верить… но, если так, то знайте – вы погубите Жанну и ничего больше не добьётесь. Ей от своего пути отступать нельзя.

* * *

В шатре дофина заканчивали обед молодые рыцари из числа тех, кого Шарль пригласил разделить с ним трапезу, а затем, когда Жанна и люди возраста более почтенного ушли, задержал для свободной дружеской болтовни. Из-за синего тяжелого полога то и дело доносились то взрывы хохота, то мелодичные звуки новой баллады, сочинённой придворным менестрелем. Эта баллада, немного фривольная, но с положенной долей почтительности, была посвящена лебедю – королевской эмблеме Монмута – чьё изображение, вышитое на тканной панели, герцог Алансонский обнаружил в том самом зале, где был подписан когда-то позорный для дофина договор. Теперь, неприкосновенная ткань служила скатертью для стола Шарля, а серебристая птица со свисающей с её шеи цепью и слегка распахнутыми крыльями, словно пыталась выбраться из-под тяжелых блюд и кубков, страдая и оправдывая слова, посвящённой ей язвительной баллады.

Ла Тремуй, прогуливался возле шатра в ожидании, когда гости разойдутся. Он внимательно слушал, досадуя на слишком резкий, по его мнению, голос менестреля. Но, тем не менее, смог разобрать слова Алансона о том, что дофин проявил больше милосердия и благородства, чем когда-то Монмут, унизивший своей трапезой пленных рыцарей. «Ты, Шарль, предпочёл унизить всего лишь эмблему». И ответ хохотнувшего Ла Ира о том, что у них и пленных-то нет…

«Интересно, – подумал министр, – как наш король унизит всех этих спесивцев, когда я представлю ему свои умозаключения?»…

Он мог бы войти в шатёр, если бы хотел, но решил остаться всего лишь рядом. Тут лучше думалось…

Под ногами чавкнуло и Ла Тремуй брезгливо выдернул ногу из лошадиного помёта. Он уже отвык от походной жизни и, наверное, был бы не очень доволен необходимостью проводить большую часть дня в седле, не появись у него, в качестве компенсации, возможность наблюдать, как развиваются события именно в военной среде.