Но, тем не менее, полетели гонцы с письмами, залепленными печатью Бовесского епископа. Кто открыто – в Руан, кто тайно – в Пуатье, но самые срочные – в Бургундию.
Свою ненависть к герцогу Филиппу Кошон усмирил. Хотя, неприятный осадок, вызванный недавней чередой недобрых мыслей, остался, что придало письмам, посланным в Бургундию как раз тот тон, какой и был нужен – не самый подобострастный, не просительный, но и не слишком назидательный, что запросто могло случиться, изводи себя Кошон ненавистью, как прежде. А Филипп поучателей не любил. И возможно, благодаря именно этой сдержанности, ответ от герцога пришёл быстро. Причём такой, о котором Кошон мог только мечтать! Не доверяя гонцам, или тоже не желая затягивать дело, герцог прислал своего канцлера де Ролена сразу на переговоры, что можно было рассматривать, и как уважение, и как большую заинтересованность самого Филиппа. Но, в то же время, и, как недоверие. «Он желает оценить степень нашей откровенности с ним», – подумал Кошон, припомнив, что де Ролена всегда отличали особая наблюдательность и умение делать выводы. И приготовился быть любезным…
Приехал канцлер инкогнито, под именем барона де Шо, чем сразу дал понять – переговоры не официальные, и всё, о чём они с епископом будут договариваться или даже просто разговаривать, к герцогу Бургундскому никакого отношения иметь не должно. Во всяком случае, так следовало считать, на что Кошону было указано c первых же минут встречи, едва он заговорил о том, как рад видеть «именно господина канцлера».
– Барона, ваше преосвященство, всего лишь барона, – скупо улыбнулся де Ролен. – Мы с вами оба рады встретиться и поговорить, не так ли? Как в старые добрые времена, когда вы занимались делами покойного герцога Жана, а я только начинал свою службу… Ещё не забыли об этом, Кошон, среди величия, которого достигли?
Епископ с поклоном отступил. Родовитое семейство де Ролен всегда занимало высокое положение при бургундском дворе. И, если деятельность Кошона привела его к сану, который сейчас позволял говорить с канцлером на равных, это вовсе не значило, что сам де Ролен забыл скромное происхождение служащего из канцелярии Жана Бесстрашного.
– О… Как можно… – покачал головой епископ. – Я соскучился, дорогой барон, и по старым беседам, и по изысканному, деликатному ведению дел. Англичане слишком прямолинейны на мой вкус. Зато наших дипломатов всегда отличало умение вести дела тонко. И вы – образчик этой тонкости.
– Не льстите прежде времени, Кошон, никаких дел ещё не было. И, хотя лесть я люблю, всё же предпочитаю слышать её при дружеском прощании. Не нравится, знаете ли, ощущение настороженности с самого начала.
– Разве же я льстил? Вот, только что – одна фраза, а сколько сразу сказано!
– Тогда я скажу ещё. Приятно, что на новой службе и вы не разучились понимать сказанное в одной фразе, – любезно ответил де Ролен.
Епископ засмеялся.
– Я в состоянии понять даже не высказанное, что вы, несомненно, и имели в виду, когда похвалили меня, не так ли?
Канцлер широко улыбнулся ему в ответ.
– Я похвалю вас ещё больше, если мне не придётся говорить совсем. Это куда безопаснее.
Переговоры начались, как ни странно, с откровенного, почти без искажений, рассказа епископа о поездке в Лондон, и о той договорённости, которая была достигнута с английским парламентом.
– Хорошо им там, за проливом, устанавливать сроки, – вздохнул де Ролен, когда рассказ был закончен. – Хотя, будь я на их месте, я бы потребовал привезти пленницу прямо туда, в Англию, где и вершил бы праведный суд с присутствием малолетнего короля.
– Нет, – мягко выдавил из себя Кошон. – Суть в том, чтобы еретичку осудили не столько её враги-англичане, сколько сами же французы, как бы не попавшие под влияние колдовских чар и потому не желающие узурпации трона бастардом королевы.
Де Ролен кивнул, дескать, понял. И Кошон без дальнейших предисловий перешёл к главному.
– План поимки этой девицы, который я представил в парламенте и о котором писал герцогу, выполним, несомненно, только во время военных действий, хотя возобновление их требует большой осторожности. Необходимо продумать все детали, чтобы не вызвать действительно серьёзный конфликт, и с вашей помощью…
Тут канцлер поднял палец.
– А почему с нашей, если вся суть в том, чтобы от колдуньи пожелали избавиться сами французы?
Епископ скорбно развёл руки в стороны.
– К несчастью, слишком много крупных французских городов было захвачено во время рейда по Луаре. Их жители присягнули арманьякскому самозванцу и я не знаю ни одного суверена, способного выступить против этого новоявленного короля ни в Шампани, ни в Провансе… Зато поход по землям Бургундии и, самое главное, его неудача, дают право герцогу Филиппу на ответный ход…
При упоминании герцога канцлер тут же прикрыл глаза и безучастно повернулся к огню, полыхающему в камине.
– Ну хорошо, хорошо, не самому герцогу, а кому-то из его вассалов! – перебил сам себя Кошон, крайне недовольный необходимостью даже с глазу на глаз прикидываться всего лишь людьми, ведущими всего лишь беседу… – Разве мало мы знаем примеров, когда, защищая свою честь, какой-нибудь дворянин восставал против союзников суверена, при полном попустительстве последнего? Скажем, осада Ла-Шарите могла бы стать оскорбительной для господина де Грессара?
– Нет, нет, – тут же завозился в кресле де Ролен. – Привлекать де Грессара нельзя! Он слишком бандит и слишком неуправляем.
– И хорошо! Чем более жестокими станут ответные рейды по захваченным землям, тем больше вероятность того, что эта, якобы Дева, отправится на их усмирение! А дальше сделаем всё по плану, и дело завершено!