Фрейлина, которой был передан перстень, ушла, а Танги Дю Шастель проглотил ещё один горький ком.
– Ваш ювелир должен благословлять господина де Руа, мадам, – почти прошептал он.
Герцогиня сделала вид, что ничего не услышала.
* * *
Ещё два поединка на мечах завершили эти состязания первого дня, и расторопные слуги принялись готовить турнирное поле для джостры.
Здесь пожелание короля свести к минимуму несчастные случаи и риск для кого-нибудь из участников покалечиться или погибнуть, учли в полной мере. Пока зрители развлекали себя покупками и угощениями, флиртом и хвастовством, два цеха реймских мастеровых возводили бревенчатый барьер, который бы разделил несущихся друг на друга тяжелых рыцарей и не позволил особо азартным пустить коней в лобовое столкновение.
– Это новшество для трусов. Вот увидите, господа, оно не приживётся, – высокомерно заметил Алансон.
Демонстрируя своё пренебрежение к подобным предосторожностям, он выехал на поединок с открытым забралом, с лёгкостью и грацией сломал два копья о своего противника, сверкнул улыбкой в сторону трибун и склонил копьё перед королевой, стараясь удерживать коня в ослепительно красной, сияющей золотым шитьём попоне как можно ближе к помосту, где сидела Жанна. Затем поехал к своему шатру и, когда оказался достаточно близко от поздравляющих его рыцарей, громко заявил:
– Я недоволен, господа! Это было слишком легко и скучно.
– Что ж, каков король, таков и турнир, – пробурчал себе под нос де Ре и получил увесистый толчок от Ла Ира, который его услышал.
– Потише, мессир, – прошипел капитан, – для полноты веселья здесь только плахи не хватает. А для неё – головы, которая слишком много говорит. Мне совсем не хочется идти в новый поход без тебя, Жиль, потому что… клянусь своим жезлом, с тобой всегда было чертовски весело! Да простит мне Жанна это поминание нечистого, но ты, мессир, сам, как чё…
Он зажал себе рот с притворным испугом и погрозил де Ре кулаком.
Барон, впервые за день, широко улыбнулся.
– Если будет новый поход, друг мой, клянусь твоим же жезлом, мы повеселимся на славу… Кто бы этот поход ни возглавил!
В середине дня герольды вызвали к барьеру Рене Анжуйского.
Умение состязаться в джостре видимо перешло к нему от отца, и с третьего захода герцог выбил противника из седла рассчитанным ударом в щит противника, как раз в районе согнутого локтя. Это принесло ему сразу четыре очка и заставило побледнеть Алансона, который заработал только три ударом по шлему соперника.
Королева радостно захлопала, а король, ставивший на Алансона, едва ли не с досадой, откинулся на спинку своего кресла.
– Наконец-то вы улыбаетесь, мадам, – заметил он язвительно. – За одно это я готов присудить вашему брату победу во всём этом турнире.
– Он не примет победы, которой не заслужил, – ответила Мари.
– А меня ваше величество признает победителем?
Дофин Луи, давно уставший сидеть на одном месте, развлекал себя тем, что колол деревянным мечом одного из королевских гвардейцев. Задавая отцу вопрос, он как раз размахнулся и, что есть силы, огрел беднягу по спине.
Король засмеялся.
Мари мягко потянула сына к себе.
– Конечно, вы победитель, Луи. Вы развеселили его величество и достойны награды.
Шарль мгновенно оборвал смех.
– Не делайте из нашего сына шута, мадам. Наследник трона никого не должен веселить!
Он сердито отвернулся от жены и холодно поприветствовал Рене, который подъехал склонить копьё перед сестрой, как перед королевой турнира.
Эта холодность от внимания герцога не ускользнула. Как впрочем, и огорчённое больше обычного лицо сестры, и слишком удовлетворённое лицо Ла Тремуя.
Накануне матушка поделилась с ним своими подозрениями, что спешка с коронацией вызвана всего лишь завистью Шарля к успехам и популярности Жанны. И Рене, обременённый подготовкой к своему пэрству, поверил ей на слово. Но сегодня, несмотря на внешнюю беспечность, он внимательно присматривался ко всему и ко всем, и понял – не зависть, а что-то другое, более весомое или опасное, руководило дофином вчера и продолжает руководить уже королём сегодня. Скорей всего, спасающий своё шаткое положение Ла Тремуй снова затеял какую-то интригу и весьма в ней преуспел, доказательством чему служит откровенное одиночество подлинной героини всех этих торжеств.
Подлинной героини…
Рене задумчиво развернул коня и поехал к своему шатру. Странно, почему всего этого не замечает матушка, всегда такая внимательная и дальновидная? Да, армия боготворит свою Деву, простолюдины молятся на неё, но, если только зависть терзала Шарля, то коронация должна была бы его успокоить. А между тем, он зол и напряжён, как человек, ежеминутно ждущий удара в спину. Боится ответственности, которая легла на плечи? Или нового похода, который придётся возглавить? Или того, что Дева его покинет, а победоносное воинство без Жанны перестанет одерживать победы? Нет, не похоже… Скорее он сам уже покинул её, и правильнее думать, что боится король не ухода Девы, а как раз того, что она останется… Может, он каким-то образом догадался об истинном происхождении Жанны? Но тут Рене откровенно усмехнулся. Нет, додуматься о таком невозможно, особенно Шарлю. Но, если случилось невероятное и узнал тот, кому знать не следовало… узнал и донёс – тогда всё действительно плохо. И тогда получает объяснение и спешка с коронацией, и внезапная отчуждённость, ни с того, ни с сего окружившая Жанну. Но, кто мог узнать?! И, как?!
Покусывая губу Рене подъехал к своему шатру и сразу заметил Клод. Девушка явно дожидалась его в отдалении, возле столика с угощением, и неловко пыталась сделать вид, будто чем-то сильно увлечена и оказалась тут случайно. Герцог стянул с головы шлем, не глядя в её сторону. Высокая спинка седла не позволяла просто перекинуть ногу и спешиться, так что пришлось потратить некоторое время, чтобы, с помощью оруженосца, оказаться на земле. И только после этого, тряхнув головой, Рене позволил себе осмотреться.