– Эй, мальчик! – крикнул он в сторону Клод. – Принеси мне вина, да поживее!
– Я бы принёс, сударь, – обиженно заметил оруженосец.
– Ничего, пускай мальчишка побегает, а ты пока расседлай Лотарингца, – Рене похлопал коня по крупу. – Сегодня он мне больше не понадобится.
Оруженосец послушно удалился, уводя скакуна за кольцо на бархатном недоуздке, а герцог бросил быстрый взгляд по сторонам. Людей вокруг хватало, но, кажется, все были заняты только собой. И, если Клод хотела о чём-то поговорить, то сейчас, пожалуй, было можно.
Они не виделись с тех дней в Шиноне, когда Жанна только пришла к дофину. И оба поразились переменам друг в друге. Клод, запомнившую Рене азартно-возбуждённым, удивила его новая, какая-то спокойная величавость. Герцог же с удовлетворением отметил, что прежнюю наивность в глазах девушки заменили не отчаяние и потерянность перед жёсткими законами войны и придворной жизни, чего он так опасался, а мудрая уверенность в себе.
Клод поднесла кувшин и кубок и, наливая вино, еле слышно прошептала:
– Я бы хотела поговорить, если ваша светлость позволит.
Герцог сделал глоток.
– Говори.
Жанна хочет идти на Париж и просит не отговаривать её от этого похода. Она уверена, что всё закончится очень быстро. Но я волнуюсь, получится ли это? И будет ли так легко, как она надеется?
– Нет. – Рене пальцем выловил упавшую в вино мошку и стряхнул её на землю. – Это будет так же трудно и кроваво, как взятие Турели. А может быть и труднее. Париж теперь держит Филипп Бургундский, а он, в известном смысле, такой же француз, как и мы, и Париж для него тоже не просто город, который всего лишь жалко отдать.
Девушка стояла с опущенными глазами, но после этих слов быстро взглянула на герцога – не шутит ли? И в этом коротком взгляде Рене заметил откровенный страх.
– Ты чего-то боишься, Клод?
– Да. Всё это кажется мне неправильным. Если бы ВЫ сказали Жанне… Вас она, может быть, послушает и поймёт, что Париж уже не её миссия…
Рене залпом осушил кубок, потом протянул девушке, чтобы налила ещё.
– А по-твоему, что она должна делать теперь?
Клод помялась.
– Мне кажется, Жанне лучше уйти. Вернуться в Домреми и просто жить.
– Почему?
– Потому что так будет правильно. Королю уже неловко чувствовать себя обязанным всем простой девушке. Он выглядит сердитым. Возможно, это от того, что коронация казалась чем-то несбыточным… окончанием чего-то в его жизни и началом нового… Но об этом новом он всерьёз не задумывался и сейчас не знает, что делать дальше. И Жанна не знает. Но ей кажется, что она не имеет права уходить, пока война не закончена, и мучает её только одно – нужна ли она ещё королю?.. Я думаю над этим со вчерашнего вечера, и, боюсь, ей страшно признать, что уже не нужна, но это… Это, кажется, так и есть…
Рене замер. «Нужна ли она ещё королю?»… Господи, конечно же нет! И это очевидно всем. Чудеса не вечны. Да и нужда в них уже отпала… Матушка почему-то была уверена, что Клод сразу подхватит знамя Лотарингской Девы, и явится чудом куда бОльшим. Но, что если она ошибалась? Может быть, эта чистая душа, которая смотрит сейчас на Рене с отчаянием и надеждой, была призвана лишь подсказать достойное завершение осуществлённого пророчества? Ведь любому ясно – всё, что начато, должно быть закончено. И, порой, красивое завершение возвеличивало даже провальные дела. А эта девушка всё и так уже подсказала…
Рене задумчиво вертел в руках кубок, не замечая, что проливает вино.
Даже при поверхностном размышлении ему становилось ясно, что уход Жанны, при должной его подаче, станет событием таким же необычным, как и её появление. А по смыслу… по явленному величию духа, может быть и превзойдёт его!
Новая эпоха? Та, которую так ждал Карл Лотарингский?
Да. Возможно.
Всех заботит набор устремлений весьма ограниченных. Власть, деньги и слава – вот три составляющих, которые, либо по отдельности, либо все сразу, являются конечной целью любого производимого действия. Есть, конечно, ещё и познание, но даже постигающие истину по сути своей тщеславны. А тут вдруг бескорыстие в чистом виде! Та, которая по мнению всего света уже заслужила и славу и почести, дающие богатство, а вместе с ним какую-никакую власть, – просто уйдет, фактически, не взяв ничего! Даже её дворянство в захудалом Домреми станет пустым звуком… Какой пример это подаст остающимся! При абсолютной вере в чудесную Деву, многие, ох, многие зададут себе вопрос: «А я-то что? Не погряз ли я в ничтожестве и не свернул ли с пути истинного, грабя, насилуя и предавая огню, или интригуя из-за мелочной цели?…».
Об этом стоило серьёзно подумать… И посоветоваться с матушкой, конечно.
Рене вернул Клод пустой кубок.
– Я понял тебя, – сказал он. – И разберусь.
Девушка потянулась за кубком, как вдруг лицо её переменилось.
– О, Господи! – испуганно прошептала она. – Вы знаете этого человека, сударь?
Рене обернулся.
Какой-то смутно знакомый господин в камзоле с гербом Шарло Анжуйского стоял совсем близко и, едва герцог повернулся к нему, согнулся в поклоне.
– Что вам угодно? – надменно спросил Рене.
Господин растянул губы в улыбке довольно наглой.
– Я хотел всего лишь передать поздравления вашей светлости с отменным ударом. И выразить восхищение…
– Что-то ещё?
– Это всё, ваша светлость.
– Тогда ступайте.
Господин поклонился и захромал прочь.
– Что тебе до него? – спросил Рене, снова поворачиваясь к Клод.
– Однажды он расспрашивал меня о Жанне и вёл себя очень странно. Говорил – и сам кое-что знает, но не сказал что именно… Он испугал меня.